Из поставляемого на фронт продовольственного «сырья» еще требовалось приготовить пищу. Для этого в каждой части существовала полевая кухня – специальный прицеп с котлами и дымоходом. Горячее питание было предусмотрено утром до рассвета и вечером после заката: световой день солдат проживал на хлебе и консервах. 

Блюда готовились нехитрые, зачастую повар произвольно мешал в котле мясо, крупы, овощи – все, что имелось под рукой. На выходе мог получиться кулеш (жидкая каша с мясом) или «овощной разброд» (из мемуаров историка кулинарии Вильяма Похлебкина). «Щи да каша – пища наша», – повторяли бойцы, в точности описывая фронтовые будни.

Впрочем, «обед по расписанию» был вовсе не гарантирован. Около получаса уходило на то, чтобы растопить полевую кухню дровами, почти три часа – чтобы приготовить ужин из двух блюд на роту солдат. Притом кухню устанавливали в отдалении от линии огня, поэтому на «переброску» термосов с едой в окопы тоже требовалось время.

Долгие бои ломали распорядок дня, а при быстром наступлении войск кухни и обозы не поспевали. Готовить еду на марше было нельзя, а ночью, когда продвижение останавливалось, командиры обычно запрещали разводить огонь, чтобы не выдать себя противнику. «Есть войны закон не новый:/В отступленье – ешь ты вдоволь,/В обороне – так ли сяк,/В наступленье – натощак», – отметил Александр Твардовский в поэме «Василий Теркин».

Вообще, служба полковым поваром требовала большой самоотверженности. Подобно санитарам и связистам, «кашевары» несли ответственность за судьбы десятков сослуживцев. И если кухня не могла пробиться «к своим» из-за обстрелов или непроходимых лесов, над солдатами нависала угроза голодной смерти. Известен случай в сентябре 1943 го, когда авангард 155 й стрелковой дивизии форсировал Днепр, а кухня «застряла» на противоположном берегу, пришлось переправлять горячую пищу на лодках под вражеским огнем.

Неудивительно, что повара были заметными людьми в полку: бойцы старались получить наряд на кухню, помочь им, установить хорошие отношения. Полевая кухня выступала своеобразной «кают-компанией», «душой» подразделения, ведь во время обеда можно хоть ненадолго отвлечься от ужасов войны. Возможно, этим объясняется ностальгически-сердечное отношение к этим «пузатым» девайсам с печкой, котлами и трубой.

«Наркомовские 100 грамм» предназначались вовсе не для «храбрости». Их выдавали солдату после боя как поощрение, способ снять стресс, согреться и помянуть погибших.

Иногда нормативы ГКО не исполнялись из-за банальной нехватки ресурсов. Ведь способность страны производить материальные блага напрямую зависит от состояния «реального сектора» экономики. В этом смысле готовность к войне оказалась низкой. Из-за быстрого отступления в западных регионах пропало больше 70% продовольственных запасов (Николай Вознесенский, «Военная экономика СССР в период Отечественной войны»). К 1942 году немецкая оккупация оставила за линией фронта свыше 50% посевных площадей, маслобойных и консервных заводов.

К этому добавилась мобилизация на фронт сельхозтехники и мужской половины крестьянства. В результате сбор зерна в 1942 году упал по сравнению с 1940 м на 70% (с 96 млн до 30 млн т), картофеля – на 69% (с 76 млн до 24 млн т), сахарной свеклы – на 88% (с 18 млн до 2 млн т). К концу войны показатели восстановились до 50–60% от довоенного уровня.

Наиболее тяжелые условия сложились на Ленинградском фронте, где зимой 1942 года солдатский рацион был урезан вдвое: на передовой получали 500 г хлеба и 125 г мяса в день, в тыловых частях – 300 г и 50 г. Лишь к весне подвоз продуктов по Дороге жизни через Ладожское озеро позволил создать недельные резервы и наладить фактическое исполнение норм.

Но даже в самые трудные месяцы армейским подразделениям выпадала лучшая доля, чем остальным гражданам СССР. За счет введения карточной системы в июле 1941 го наркомат пищепрома распределял продовольствие таким образом, что на фронт отправлялось лучшее из того, что было. О нищем существовании в тылу солдаты не понаслышке знали из писем от родных. Сегодня считается, что от голода, инфекций и болезней суммарно погибло порядка 4 млн советских граждан.

Еще одной причиной, по которой советский боец недоедал, были злоупотребления интендантов. По пути от складов к боевым позициям продукты проходили через множество посредников, и часть непостижимым образом «терялась».

Солдаты это видели, но были бессильны что-либо изменить. Из книги «Воспоминания о войне» искусствоведа Николая Никулина: «Крали без стыда и совести, кто только мог. Солдат же должен был помалкивать и терпеть».

«Кормят нас скверно, три раза в сутки вода и гречневая крупка, жидкий супишко… Чувствую упадок сил», – писал жене замкомандира минометной роты запасного стрелкового полка А. П. Поповиченко.

Еще жестче формулировки из рапортов о проверке полевых кухонь. Летом 1942 го на Северо-Кавказском фронте: «Пища готовится однообразная, преимущественно из пищевых концентратов». Тогда же на Южном фронте бойцы жалуются «на жидкую и однообразную пищу, доставляемую им в остывшем состоянии», а вместо чая пьют «сырую воду с сахаром».

В конце 1942 года инспекторов не удовлетворил рейд в 8 ю гвардейскую стрелковую дивизию: кухни находятся «в антисанитарном состоянии», бойцы «систематически недополучают» питание из-за «халатности и бесконтрольности» начальства. Прямые факты коррупции обтекаемо назывались «несоветским отношением к сохранению и расходованию продовольствия».

Виновников понижали в должности, им отказывали в представлении к новым званиям, но злоупотребления продолжались вплоть до конца войны. Поэтому солдаты приветствовали случаи, когда из-за невозможности организовать горячую пищу им раздавали сухой паек по «твердому курсу». В него входили сухари, консервы, колбаса, сухая рыба и даже чайная заварка.

Сухпай открывал широкий простор для бартерных сделок: суп за компот, вобла за картофель, хлеб за сахар, чай за табак. В натуральном обмене были задействованы даже личные вещи и амуниция солдат. Формально «мена» запрещалась, но искоренить ее было невозможно.

Накапливая запасы, советские бойцы переходили к самостоятельному решению продовольственной проблемы. Считалось нормальным, что параллельно с работой полевой кухни личный состав разбивался по группам около собственных костров. Здесь начинались кулинарные импровизации: готовить, равно как и обшивать себя, на фронте умел каждый, но те, кто особенно талантливо «колдовал» над котлом, пользовались популярностью среди сослуживцев. Готовую пищу делили на глаз – какие уж тут нормы.

Жестокость войны послужила вдохновением для безграничной русской смекалки. Именно оттуда, из суровых фронтовых будней, происходят знаменитые солдатские хитрости. На длинном марше положить за щеку сухарь. Перед боем оставить желудок пустым, так больше шансов выжить при брюшном ранении. На морозе отогревать краюху хлеба под шинелью. За голенищем сапога обязательно носить ложку, да еще выцарапать на ней личные данные, чтобы опознали тело. И так далее.

При перебоях со снабжением советский воин умудрялся выживать на «подножном корму». Едва весной сходил лед, рыбачили в ближайших водоемах. Летом добывали ягоду и дикий мед (иногда делая это одновременно с немцами – в эти моменты устанавливалось импровизированное перемирие). Осенью собирали по огородам картошку. В особо тяжелые периоды в ход шли колосья, липовые почки, желуди, каштаны, земляные орехи, лебеда, черемша, крапива. Пускали на убой полковых лошадей, если их самих нечем было прокормить.

Экстремальный вариант описывает Леонид Рабичев (книга «Война все спишет. Воспоминания офицера-связиста 31 й армии. 1941–1945»): в конце зимы 1943 го в его части выкапывали из-под снега замороженных лошадей, убитых прошлой осенью. «Сначала обрезали покрытый червями верхний слой мяса, потом перестали обращать на это внимание. Соли не было. Варили конину очень долго, мясо это было жестким, тухловатым и сладковатым, видимо омерзительным, но тогда оно казалось прекрасным».

Большим подспорьем для красноармейцев стало питание по «бабушкиному аттестату» – помощь местного населения. В литературе и фильмах о войне расположение войск на постой в деревне стало популярным сюжетом: тут и мотив домашнего очага, и единение армии с народом. Отказывать солдатам было не принято, нередко им отдавали последнее. Из воспоминаний офицера-пехотинца А. З.Лебединцева, переночевавшего в крестьянской семье: «Я оставлял им денег, но они не взяли, надеясь на то, что, может, и их сынов накормит какая-нибудь доброжелательная хозяйка».

Правда, в периоды отступления солдат мог столкнуться с возмущением жителей, обеспокоенных тем, что их оставляют на произвол фашистам. «Воевать кто за вас будет?» – допытывалась у героя Василия Шукшина деревенская женщина в фильме «Они сражались за Родину». И все же напрямую в пансионе не отказывали – в крайнем случае утаивали продукты. Тогда солдату приходилось добывать их хитростью – почти как в сказке «Каша из топора».

Справедливости ради, «сотрудничество» армии и населения было двусторонним: бойцы помогали восстанавливать разрушенные дома, а полевая кухня кормила встреченных по пути беспризорников и одиноких стариков.

Был ли в Красной армии голод? В советское время подобные вопросы мало исследовались. К тому же и фронтовики в письмах домой обычно сообщали, что со снабжением фронта порядок. Но тут проявлялись и желание успокоить близких, и привычка не унывать в любой ситуации, и представление о требовательности к питанию как о «постыдной» мелочности: поел чего-нибудь, и будь доволен.

Тем не менее истощение преследовало солдата всю войну. Причем речь идет как о голодной смерти (статистики на этот счет нет, известно лишь, что такие случаи были: например, в ноябре 1942 го в 279 й стрелковой дивизии из-за недоедания умерло 25 человек), так и о диагнозе «дистрофия», с которым солдат попадал в госпиталь, – на ликвидацию последствий болезни могли уйти годы.

«Мы даже не голодны – голоден человек, осознающий ясно, что он хочет есть, в котором желание это обособлено от него; у нас же голод стал постоянной принадлежностью мысли, чувства, ощущения, перестал ярко ощущаться, слившись целиком с нами», – писал в мемуарах филолог Леонид Андреев. Широко распространены свидетельства, как ветераны войны не любили вспоминать о лишениях тех лет, но крайне бережно относились к любому кусочку съестного, всегда собирая крошки со стола.

Но и питание в достаточном количестве не гарантировало солдатам отсутствие проблем со здоровьем. Так, весной 1942 го дала о себе знать неразбериха с продовольствием в начале войны: не сделали вовремя запасов – к исходу зимы в стране фактически не осталось овощей. В результате из-за нехватки витамина C в войсках началась эпидемия цинги. У бойцов выпадали зубы, рассказывал фронтовой писатель Даниил Гранин: «Мы пальцами вставляли их обратно. Деснами ведь не пожуешь! Батальон целыми днями сосал хвойные противоцинготные брикетики, это немного помогало».

Другим последствием авитаминоза стала потеря зрения при слабом освещении – куриная слепота, приводившая порой к жутким картинам. «Один солдат вел за собою вереницу других. Большой палкой он ощупывал путь, а остальные шли гуськом, крепко держась друг за друга. Они ничего не видели» (Никулин).

Регулярно бойцы страдали от заболеваний пищеварительной системы. Это неудивительно, ведь после длительного существования впроголодь судьба иногда предоставляла им шанс наесться вволю. От счастья солдат начинал есть «про запас», порой употребляя за один присест больше суточного рациона. «Вконец изголодавшиеся, мы ели, не разбирая и не задумываясь о последствиях, – знали, что завтра снова наступит мучительное ощущение» (Андреев).

Но чем ближе была Победа, тем меньше нареканий вызывала организация питания на фронте. Причин тому несколько. Во первых, советская экономика успела перестроиться: были расширены посевные площади в Поволжье, Казахстане и на Южном Урале, открыты новые пищевые предприятия. В частности, на них скопировали немецкое ноу-хау – концентраты, или «пищевые таблетки».

Во вторых, армия научилась сама себя кормить. В запасных частях начали заготавливать хлеб и овощи для тех, кто на передовой, обрабатывая обширные площади. Так, Брянский фронт в конце 1942 года покрыл 100% собственных потребностей в зерне и овощных культурах.

В третьих, советские войска отвоевали Украину, что сразу улучшило довольствие по плодоовощной части. А затем двинулись в Европу, где уже лакомились немецким мясом, чешским пивом, австрийскими десертами.

Судя по мемуарам участников войны, решающее превосходство на продовольственном фронте СССР получил благодаря способности советского бойца адаптироваться к любым условиям, истинной всеядности. «Менее высокий жизненный стандарт довоенной жизни помог, а не повредил нашему страстотерпчеству… Мы опрокинули армию, которая включила в солдатский паек шоколад, голландский сыр, конфеты», – писал поэт Борис Слуцкий в автобиографическом цикле «Записки о войне».